[Гарики на каждый день] Игор Губерман (Том 1,2)

Посвящается Юлию Китаевичу -
любимому другу,
автору многих моих стихов.
(c) Copyright Igor Guberman


Том I УТУЧНЯЕТСЯ ПЛОТЬ.
ИСПАРЯЕТСЯ ПЫЛ.
ГОДЫ ВЫШЛИ НА МЕДЛЕННЫЙ УЖИН.
И ПРИЯТНО ПОДУМАТЬ,
ЧТО ВСЕ-ТАКИ БЫЛ
И КОМУ-ТО БЫВАЛ ДАЖЕ НУЖЕН

Том II НЕ В СИЛАХ ЖИТЬ Я КОЛЛЕКТИВНО:
ПО ВОЛЕ ТЯГОСТНОГО РОКА
МНЕ С ИДИОТАМИ - ПРОТИВНО,
А СРЕДИ УМНЫХ - ОДИНОКО.
ЖИВЯ ЛЕГКО И СИРОТЛИВО,
БЛАЖЕН, КАК ПАЛЬМА НА БОЛОТЕ,
ЕВРЕЙ СЛАВЯНСКОГО РАЗЛИВА,
АНТИСЕМИТ БЕЗ КРАЙНЕЙ ПЛОТИ.


Москва, МП "ЭМИА"

1992



Эту книгу не следует читать подряд и много, лучше по чуть-чуть из разных глав - по настроению.
Эту книгу не следует читать как источник непререкаемой истины, ибо таковой в природе нет.
Эту книгу не следует читать, ища житейской мудрости, ибо автор сам по ней тоскует.
Эту книгу не следует читать ради полезных мыслей, ибо они всегда противоречат друг другу.
Эту книгу не следует читать в надежде на советы и рецепты, ибо умному они не нужны, а дураку не помогут.
Может быть, эту книгу вообще не следует читать. Но иметь ее дома под рукой - необходимо.


Как многие талантливые художники, выехавшие на Запад в период так называемого застоя, железной рукой удушавшего все ростки свободной мысли, он покинул СССР, чтобы свободно заниматься своим творчеством. Ироничные на первый взгляд строчки его стихов проникнуты поистине сыновней болью за свою униженную Родину - за Россию, за ее терпеливый страдающий народ, обреченный вот уже более 70 лет нести тяжкий крест искупления за грехи своих предков.



 * ТОМ I * 

I. Как просто отнять у народа свободу: ее надо просто доверить народу
Мне Маркса жаль: его наследство свалилось в русскую купель; здесь цель оправдывала средство и средства обосрали цель.
Что ни век, нам ясней и слышней сквозь надрыв либерального воя: нет опасней и нету вредней, чем свобода совсем без конвоя.
По крови проникая до корней равнодушная тень утомления - историческая усталость бесноватого поколения.
Не в силах нас ни смех, ни грех свернуть с пути отважного, мы строим счастье сразу всех, и нам плевать на каждого.
Мне повезло: я знал страну, одну-единственную в мире, в своем же собственном плену в своей живущая квартире.
Слой человека в нас чуть-чуть наслоен зыбко и тревожно; легко в скотину нас вернуть, поднять обратно очень сложно.
Где лгут и себе и друг другу, и память не служит уму, история ходит по кругу из крови - по грязи - во тьму.
Когда клубится страх кромешный И тьму пронзает лай погонь благословен любой, посмевший не задувать в себе огонь.
Все социальные системы - от иерархии до братства - стучатся лбами о проблемы свободы, равенства и блядства.
Возглавляя партии и классы, лидеры вовек не брали в толк, что идея, брошенная в массы - это девка, брошенная в полк.
Привычные безмолвствуют народы, беззвучные горланят петухи; мы созданы для счастья и свободы, как рыба - для полета и ухи.
Дороги к русскому ненастью текли сквозь веру и веселье; чем коллективней путь ко счастью, тем горше общее похмелье.
В кромешных ситуациях любых, запутанных, тревожных и горячих, спокойная уверенность слепых кошмарнее растерянности зрячих.

II. Среди немыслимых побед цивилизации мы одиноки, как карась в канализации
Когда-нибудь, впоследствии, потом, но даже в буквари поместят строчку, что сделанное скопом и гуртом расхлебывает каждый в одиночку.
Никто из самых близких поневоле в мои переживания не вхож, храню свои душевные мозоли от любящих участливых галош.
В сердцах кому-нибудь грубя, ужасно вероятно однажды выйти из себя и не войти обратно.
С душою, раздвоенной, как копыто, обеим чужероден я отчизнам - еврей, где гоношат антисемиты, и русский, где грешат сионанизмом.
Не могу эту жизнь продолжать, а порвать с ней мучительно сложно; тяжелее всего уезжать нам оттуда, где жить невозможно.
Мне жаль небосвод этот синий, жаль землю и жизни осколки; мне страшно, что сытые свиньи, страшней, чем голодные волки.
То наслаждаясь, то скорбя, держась пути любого, будь сам собой, не то тебя посадят за другого.
Смешно, как люто гонит нас в толкучку гомона и пира боязнь остаться лишний раз в пустыне собственного мира.
Не прыгая с веком наравне, будь человеком; не то окажешься в говне совместно с веком.
Уехать. И жить в безопасном тепле. И помнить и мучиться ночью. Примерзла душа к этой стылой земле, вросла в эту гиблую почву.
Хотя и сладостен азарт по сразу двум идти дорогам, нельзя одной колодой карт играть и с дьяволом и с Богом.
Друзья всегда чуть привередливы. И осмеять имеют склонность. Друзья всегда чуть надоедливы. Как верность и определенность.
С успехами наук несообразно, а ноет - и попробуй заглуши - моя неоперабельная язва на дне несуществующей души.
Свои черты, штрихи и блики в душе у каждого и всякого, но непостижимо разнолики, мы одиноки одинаково.
Эта мысль - украденный цветок, просто рифма ей не повредит: человек совсем не одинок - кто-нибудь всегда за ним следит.

Звоните поздней ночью мне, друзья, не бойтесь помешать и разбудить; кошмарно близок час, когда нельзя и некуда нам будет позвонить.

III. В борьбе за народное дело я был инородное тело
Красив, умен, слегка сутул, набит мировоззрением, вчера в себя я заглянул и вышел с омерзением.
На дворе стоит эпоха, а в углу стоит кровать,
когда мне с бабой плохо, на эпоху мне плевать.
Мне моя брезгливость дорога, мной руководящая давно: даже чтобы плюнуть во врага, я не набираю в рот говно.
Пишу не мерзко, но не ровно; трудиться лень, а праздность злит. Живу с еврейкой полюбовно, хотя душой - антисемит.
Я живу - не придумаешь лучше, сам себя подпирая плечом, сам себе одинокий попутчик, сам с собой не согласный ни в чем.
Пока не поставлена клизма, я жив и довольно живой; коза моего оптимизма питается трын-травой.
Я оттого люблю лежать и в потолок плюю, что чист и, что не хочу судьбе мешать кроить судьбу мою. за все,
Я понял вдруг, что правильно живу, слава Богу, не бездарен, по чувству, что во сне и наяву что происходит, благодарен.
Будущее - вкус не портит мне, мне дрожать за будущее лень; думать каждый день о черном дне - значит делать черным каждый день.
В жизненной коллизии любой жалостью не суживая веки, трудно, наблюдая за собой, думать хорошо о человеке.
На всех перепутьях, что пройдены, держали, желая мне счастья, стальные объятия родины и шею мою, и запястья.
Я не верю вранью отпетому о просвете во мраке мглистом. Я отчаялся. И поэтому стал отчаянным оптимистом.
Во всем со всеми наравне, как капелька в росе, в одном лишь был иной, чем все - что жить не мог в говне.
В этом странном окаянстве - как живу я? Чем дышу? Шум и хам царят в пространстве, шумный хам и хамский шум.
Отнюдь я не был манекен, однако не был и в балете; я тот никто, кто был никем, и очень был доволен этим.
В эту жизнь я пришел не затем, чтобы въехать в сенат на коне, и доволен сполна уже тем, что никто не завидует мне.
Что стал я пролетарием - горжусь; без устали, без отдыха, без фальши стараюсь, напрягаюсь и тружусь, как юный лейтенант - на генеральше.
Всю молодость любил я поезда, поэтому тот час мне неизвестен, когда моя счастливая звезда взошла и не нашла меня на месте.
Мой разум честно сердцу служит, всегда шепча, что повезло, что все могло намного хуже, еще херовей быть могло.
Куда по смерти душу примут, я с Богом торга не веду; в раю намного мягче климат, но лучше общество в аду.

IV. Семья от бога нам дана, замена счастию она.
Женщиной славно от века все, чем прекрасна семья; женщина - друг человека даже, когда он свинья.
Брожу ли я по уличному шуму, ем кашу или моюсь по субботам, я вдумчиво обдумываю думу: за что меня считают идиотом.
Творец дал женскому лицу способность перевоплотиться: сперва мы вводим в дом овцу, а после терпим от волчицы.
Не брани меня, подруга, отвлекись от суеты, все и так едят друг друга, а меня еще и ты.
Я долго жил как холостяк, и быт мой был изрядно пуст, хотя имел один пустяк: свободы запах, цвет и вкус.
Был холост - снились одалиски, вакханки, шлюхи, гейши, киски; теперь со мной живет жена, а ночью снится тишина.
Тому, что в семействе трещина, всюду одна причина: в жене пробудилась женщина, в муже уснул мужчина.
Еще в нас многое звериным осталось в каждом, но великая жестокость именно к любимым - лишь человеку данность дикая.
Тюремщик дельный и толковый, жизнь запирает нас надолго, смыкая мягкие оковы любви, привычности и долга.
Хвалите, бабы, мужиков: мужик за похвалу достанет месяц с облаков и пыль сметет в углу.
Если рвется глубокая связь, боль разрыва врачуется солью. Хорошо расставаться, смеясь - над собой, над разлукой, над болью.
Семья - театр, где не случайно у всех народов и времен вход облегченный чрезвычайно а выход сильно затруднен.
Сегодня для счастливого супружества у женщины должно быть много мужества.

V. Если жизнь излишне деловая, функция слабеет половая.
Прожив уже почти полвека. тьму перепробовав работ, я убежден, что человека достоин лишь любовный пот.
Время наше будет знаменито тем, что сотворило страха ради новый вариант гермафродита: плотью - мужики, а духом - бляди.
Рассудок, не знававший безрассудства, и ум, где шалопайство не с руки, и разум, неотзывчивый для чувства - от мудрости безмерно далеки.
Не суйся запевалой и горнистом, но с бодростью и следуй и веди; мужчина быть обязан оптимистом, все лучшее имея впереди.
Поскольку жизнь, верша полет, чуть воспарив - опять в навозе, всерьез разумен только тот, кто не избыточно серьезен.
Человек без тугой и упрямой самовольной повадки в решениях постепенно становится дамой, искушенной во всех отношениях.
Сегодня столь же, сколь вчера, земля полна пиров и казней; зло обаятельней добра, и гибче и разнообразней.
За что люблю я разгильдяев, блаженных духом, как тюлень, что нет меж ними негодяев и делать пакости им лень.
У скряги прочные запоры, у скряги темное окно, у скряги вечные запоры - он жаден даже на говно.
Лишь перед смертью человек соображает кончив путь, что слишком короток наш век, чтобы спешить куда-нибудь.
Наш разум лишь смехом полощется от глупости, скверны и пакости, а смеха лишенное общество скудеет в клиническом пафосе.
Есть страсти, коим в восхваленье ничто нигде никем не сказано; я славлю лень - преодоление корысти, совести и разума.
Пути добра с путями зла так перепутались веками, что и чистейшие дела творят грязнейшими руками.
Я уважаю лень за то, что в ее бездейственной тиши живую мысль питает почва моей несуетной души.
Господь, лепя людей со скуки, бывал порою скуповат, и что частично вышли суки, он сам отчасти виноват.
Гниенье основ - анекдота основа, а в нем стало явно видней, что в русской комедии много смешного, но мало веселого в ней.
В искушениях всяких и разных дух и плоть искушать ни к чему; ничего нет страшней для соблазна, чем немедля предаться ему.

VI. Кто томим духовной жаждой, тот не жди любви сограждан
На безрассудства и оплошности я рад пустить остаток дней, но плещет море сытой пошлости о берег старости моей.
Если крепнет в нашей стае климат страха и агрессии, сразу глупость возрастает в гомерической прогрессии.
Когда сидишь в собраньях шумных, язык пылает и горит; но люди делятся на умных и тех, кто много говорит.
Опять стою, понурив плечи, не отводя застывших глаз: как вкус у смерти безупречен в отборе лучших среди нас.
Чтоб выжить и прожить на этом свете, пока земля не свихнута с оси, держи себя на тройственном запрете: не бойся, не надейся, не проси.
Весомы и сильны среда и случай, но главное - таинственные гены, и как образованием ни мучай, от бочек не родятся Диогены.
Чтобы плесень сытой скудости не ползла цвести в твой дом - из пруда житейской мудрости черпай только решетом.
Наука наукой, но есть и приметы; я твердо приметил сызмальства, что в годы надежды плодятся поэты, а в пору гниенья - начальство.
Сквозь вековые непогоды идет, вершит, берет свое - дурак, явление природы, загадка замыслов ее.
Добро уныло и занудливо, и постный вид, и ходит боком, а зло обильно и причудливо, со вкусом, запахом и соком.
В цветном разноголосом хороводе, в мелькании различий и примет есть люди, от которых свет исходит, и люди, поглощающие свет.
На людях часто отпечатаны истоки, давшие им вырасти: есть люди, пламенем зачатые, а есть рожденные от сырости.
Всегда и всюду тот, кто странен, кто не со всеми наравне, нелеп и как бы чужестранен в своей родимой стороне.

VII. Увы, но истина - блудница, ни с кем ей долго не лежится
Я охладел к научным книжкам не потому, что был ленив; ученья корень горек слишком, а плод, как правило, червив.
ХХ век настолько обнажил конструкции людской несовершенство, что явно и надолго отложил надежды на всеобщее блаженство.
В прошлом были те же соль и мыло, хлеб, вино и запах тополей; в прошлом только будущее было радужней, надежней и светлей.
Признаться в этом странно мне, поскольку в этом мало чести, но я с собой наедине глупей, чем если с кем-то вместе.
Толпа естествоиспытателей на тайны жизни пялит взоры, а жизнь их шлет к ебени матери сквозь их могучие приборы.
Живи и пой. Спешить не надо. Природный тонок механизм: любое зло - своим же ядом свой отравляет организм.
Смешно, как тужатся мыслители - то громогласно, то бесшумно - забыв, что разум недействителен, когда действительность безумна.
Высшая у жизни драгоценность - дух незатухающих сомнений, низменному ближе неизменность, Богу - постоянство изменений.
Поэзия - нет дела бесполезней в житейской деловитой круговерти, но все, что не исполнено поэзии, бесследно исчезает после смерти.
Сегодня я далек от осуждений промчавшейся по веку бури грозной, эпоха грандиозных заблуждений останется эпохой грандиозной.
Покой и лень душе немыслимы, Вся жизнь ее - отдача хлопотам по кройке платья голым истинам, раздетым разумом и опытом.
На житейских внезапных экзаменах, где решенья - крутые и спешные, очень часто разумных и праведных посрамляют безумцы и грешные.
На собственном горбу и на чужом я вынянчил понятие простое: бессмысленно идти на танк с ножом, но если очень хочется, то стоит.
Чем у идеи вид проворней, тем зорче бдительность во мне: ведь у идей всегда есть корни, а корни могут быть в говне.
Навеки в душе моей пятна остались, как страха посев, боюсь я всего, что бесплатно и благостно равно для всех.
Всю жизнь готов дробить я камни, пока семью кормить пригоден; свобода вовсе не нужна мне, но надо знать, что я свободен.
Наездник, не касавшийся коня, соитие без общего огня, дождями обойденная листва - вот ум, в