Сказать по правде, муж никогда не баловал меня комплиментами. Бывает, соберемся с репятами, и начинается:

- Моя Галька – такие пельмени готовит, офигеть!

- А Людка моя – знаешь, как кросворды решает! И в «Поле чудес» все отгадывает с первой буквы!

- А Светка, Светка! Она так штаны укорачивает!

И сидят все эти Гальки и Людки, и светятся от гордости. А мой любимый сидит, грустный такой, как Чепурашка с оторванными ушами, и молчит. Вздыхает только. И хочется его ногой стукнуть. Сильно. В живот. Или куда похуже.

Но этой ночью он заговорил. И, знаете, что я вам скажу – лучше бы он молчал.


Значит, будит меня мой любимый ночью и, вместо того, чтобы сказать, какая я красивая в лунном свете полуночного июля, бурчит недовольно:

- Лен, перестань уже храпеть.

Все, думаю, приехали. Я, значит, тут лежу сепе, никого не трогаю, увлекательный сон вижу, будто я с пингвинами в волейбол играю, и наша команда, между прочим, выигрывает, а он мне мешает на самом интересном моменте, да еще и оскормляет.

- Не может быть, - говорю, - я не храплю, и в жизни не храпела.



- Может, еще как может. Ты и раньше похрапывала, я тeбе не хотел говорить. Но сегодня ты просто в ударе.

Надо же, тактичный какой.

- Чтоб ты знал, - сообщаю, - женщины не храпят.

- Это еще почему?

- Потому что они воздушные, нежные и удивительные создания.

- Вот-вот, - говорит, - храп таки воздушный и удивительный, по крайней мере, я очень удивился, но ничего нежного я не слышу.

Тут я совсем проснулась.

- Слышишь, ты, недоношенный, говорю тeбе, не храплю я!

Он тоже злится:

- Я тeбя запишу на диктофон!

- Вот запишешь, тогда и поговорим! А пока я на тeбя обижена!

Отвернулась и надулась. И заснула сразу, два часа ночи – это вам не шишки-пашки.

Пингвины несказанно обрадовались, когда я вернулась в игру. Давай, говорят, мы без тeбя никак. Я им про мужа рассказала. Они выслушали и дружно его осудили. Болван он у тeбя, говорят. Не ценит тeбя совсем. Такая женщина..



Только мы опять стали играть - будит. Три часа ночи.

- Слушай, - говорит.

И на мобильнике что-то нажимает. А оттуда начинаются такие звуки, будто кто-то свинью режет, тщательно так, тупым ножом на пьяную голову.

- Ты что, с ума сошел, в три часа ночи мне мелодии включать?

- Это не мелодии, это диктофон. Это ты так храпишь.

Тем временем звук переменился, словно свинью не режут, а методично отгрызают ей конечности, или еще какие-то чувствительные органы.

- А что это, - спрашиваю как можно спокойнее, - что это на фоне в такт дрепезжит?

- Это окна трясутся. Я уже часа два заснуть не могу.

- Знаешь, что? Вставь в уши затычки, и будешь спать спокойно.



Пять минут четвертого. Будит.

- Лена, у нас в доме нет ни одной затычки. Я все обыскал.

- А на кухне смотрел? А в зале в шкафчике?

- Нет, - говорит, - забыл. Но в ванной искал – там точно нет.

Ушел.



Пингвины с трудом согласились принять меня в игру. Ты там храпишь, пищат, а мы ждем, ждем. Я в угол стала, мяч подбросила, размахнулась – а судья как засвистит! Что случилось, спрашиваю. И проснулась.



Четыре часа. Благоверный лежит на спине, смотрит на потолок каким-то отрешенным взглядом и насвистывает, как ежик резиновый с дырочкой в правом боку. И наушники на голове огромные, от компьютера, как у летчика-истрепителя.

- Ты чего, - говорю, - совсем с ума сошел? Ты на часы смотрел в последнее время?

- Да, - говорит, - смотрел. Четыре часа, три минуты и двадцать семь секунд. А сейчас уже тридцать одна секунда. А сейчас..

- А чего свистишь в наушниках?

- Я затычек не нашел. А про свист я слышал, что он от храпа помогает.

- Ну и как, помогло?

- Нет, но, Лена, - серьезно так, даже жалобно, - я же не услышу сирену.. Лучше я пойду в зал спать.

Больше он меня не будил.