«Истерическую трагикомедию» в Театре на Садовой поставил молодой петербургский режиссёр Роман Муромцев — ученик Анатолия Праудина, лауреат премии «Золотой софит» и номинант «Золотой маски». Его сценическая адаптация пьесы Александра Введенского «Ёлка у Ивановых» вопит, грохочет, бьётся в конвульсиях и предельно громко заявляет: с миром что-то не так, с нами что-то не так.
Александр Введенский, входивший в литературное объединение ОБЭРИУ, написал свою абсурдистскую пьесу в 1938 году в Харькове. К тому времени движение обэриутов, в которое входили также Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Игорь Бахтерев и другие авангардисты, распалось, его участники были репрессированы. «Ёлка у Ивановых», как и пьеса Хармса «Елизавета Бам» и другие произведения обэриутов, опередила западноевропейский абсурдизм. В своей страшной, вывернутой наизнанку рождественской мистерии Введенский отразил хаос и безумие, настигшие Россию в первой трети XX века, когда рухнула империя, а новая власть сносила главные устои жизни: семью и веру.
Всё самое светлое — рождественский праздник, ёлка, детская радость, семья — обращается в дикий ночной кошмар, каким становится жизнь, лишённая смысла.
Сюжет пьесы, конечно же, абсурдистский, но выстроен чётко. Накануне Рождества дети ждут ёлку, происходит ссора, и нянька отрубает топором голову девочке Соне Островой. Прибывшие полицейские увозят няньку в участок. Нянькин жених-лесоруб, не зная о том, рубит ёлку в лесу и ждёт встречи с невестой. Няньку отправляют на освидетельствование в психбольницу, потом судят и казнят. В финале пьесы ёлка у детей всё же появляется, но во время праздника все умирают.
Роман Муромцев в целом следует за сюжетом, однако возводит абсурд Введенского в квадрат. Текст пьесы обрастает досочинёнными фрагментами и репликами, многократным зацикливанием фраз. До предела усиливается контраст между низменным и высоким. По ходу спектакля возникает ощущение, что всё это — какая-то нелепая детская игра, сюжет начинает расплываться, и зритель просто погружается во всеобщий психоз.
В финале всё венчает мрачная ёлка, её выстраивают из гигантских детских кубиков, то ли пробитых пулями, то ли погрызенных мышами. Украшают ёлку чёрными треугольными флагами, которые в предыдущих действиях выполняли роль топоров.
Художник Екатерина Гофман создала разрозненное, разломанное пространство, словно распавшееся на кубики-детали. Героям не на что опереться, как не найти опоры и внутри себя, ведь нет ни любви, ни веры. А если кто-то из них и произносит слово «бог», то в ответ получает гудение и дым из странного подвешенного к потолку агрегата, напоминающего пылесос или газовый баллон на колёсиках.
Огромное значение в постановке играют музыка и звук. В течение всего действия по сцене кочует пианино с оголённым механизмом и молчаливым композитором спектакля Владиславом Фёдоровым. Не произнеся ни слова за все три часа, с выражением печального внимания на лице пианист то окутывает происходящий сюр романтичными, ностальгическими, мечтательно-хрупкими мелодиями, то изображает грохотание молотком по клавиатуре, то «поддакивает» репликам артистов. В драматургическом отношении музыкант находится как бы между зрителями и актёрами, выполняет функцию медиатора, благодаря чему воспринимать спектакль становится проще.
Актёры у Муромцева играют по нескольку ролей. Образы персонажей, довольно общие у Введенского, конкретизированы с помощью выразительных деталей. Так, годовалый карапуз-философ Петя Перов (Александр Худяков) превратился в брутального «братка» с блатными песнями под баян и татуировкой в виде ёлки. Развязная Соня Острова (Светлана Грунина) омерзительно кривляется и скачет. Почему-то не удивляет, что именно её зарубила нянька. Сама нянька (Анастасия Подосинникова) от нервного напряжения периодически каркает по-вороньи, но на фоне остальных персонажей выглядит даже нормальной. Организовывать свою казнь ей приходиться самой, потому что все остальные — дети, и сами ничего не умеют. Казнившись, нянька показывает язык и удаляется со сцены через зрительный зал.
Пузырёва-мать (ещё одна роль Светланы Груниной) символизирует всё подавленное в женщине; она словно загнана в угол, находится на грани слёз и истеричного хохота и не может выразить ни одну мысль. Пузырёв-отец (Алексей Кормилкин) либо выходит из себя, либо делает вид, что контролирует ситуацию и изображает «нормальную семью», хотя вокруг нет ни семьи, ни намёка на нормальность. Секундные прозрения в духе «что мы делаем, мы же просто звери» не меняют суть персонажей. Но одно человечное существо в спектакле всё же есть — это говорящая собака Вера (Мария Лысюк). Лишь ей не чуждо чувство сострадания, лишь она горюет о погибшей Соне.
Тема распада семьи заложена в пьесу автором. Никто из героев не носит фамилию Иванов. Есть отец и мать Пузырёвы, у их семерых детей разные фамилии, а возраст варьируется от 1 года до 82 лет. Семьи как общности тоже нет, вместо неё «семь я», каждое из которых существует в своём сумасшедшем мире. Режиссёр продолжает эту линию, усиленно подчёркивая нездоровые отношения между персонажами: вместо любви здесь царят насилие, презрение, страх.
Весь этот ад не предназначен для жизни людей, а потому никто из них не выживет. У Введенского в последнем действии персонажи просто умирают у рождественской ёлки без указания подробностей. У Муромцева всё конкретнее и страшнее: каждый из них покончит с собой.
В придуманной режиссёром заключительной сцене сквозь мрак впервые проглядывает солнце. Собака Вера, Соня Острова и безмолвный музыкант попадают в мир иной, там они вместе едят оливье и стреляют из хлопушки, празднуя Рождество.
Текст: Наталия Агапова.
Фотографии предоставлены пресс-службой Театра на Садовой.